Во мне Леонид видел такую же угнетенную родственную душу, которой несладко живется при существующем режиме, что следует самостоятельно пробивать себе дорогу на российской почве, а потому между нами незаметно установились какие-то невидимые, но прочные нити, связывающие нас, словно двух родственников, давших друг другу негласный обет солидарности.
Казарменная атмосфера и дилетантство вышестоящих руководителей страшно угнетали эту творческую и деятельную натуру. Иногда от безысходности он резко швырял ручку в сторону и, исступленно стуча кулаками по столу, кричал:
– Нет, этот бардак никогда не кончится! Слышишь, ни-ког-да! – И, бросив в сторону директорской двери взгляд, полный злобы и ненависти: – Как они меня достали! Такой клуб угробить…
– Тише, Леонид Евгеньевич! – шикал я на него, пытаясь успокоить. – Они могут услышать.
– Ну и х.. с ними! – срывался он, отчаявшись, на мат, который так был несвойственен ему. И, через короткое время глубоко вздохнув, подводил резюме:
– Нет, надо поскорее сваливать отсюда, к чертям собачьим! Мотать! Делать ноги! Тут уже никакая гласность и перестройка не поможет!
И я внутренне соглашался с ним.
худ. Акира Танака
Самым старейшим сотрудником клуба по праву считалась Сурикова Раиса Борисовна, проработавшая к моменту моего появления уже 37 лет. Она являлась безусловным ветераном, одинаково уважаемая не только всеми сотрудниками клуба и шахматистами старшего поколения, но и юными молодыми дарованиями, а также многочисленными любителями шахмат. Забегая несколько вперед, следует отметить, что и после моего ухода, Раиса Борисовна ещё долгое время будет выполнять свои скромные обязанности, отдав в общей сложности родному клубу более полувека!
Придя сюда совсем молодой девушкой в 1948 году, она застала ещё те легендарные времена, когда тут активно вели свою преподавательскую деятельность такие корифеи прошлого, как Г. Левинфиш и П. Романовский. Буквально на её глазах выросли многие знаменитые ленинградские гроссмейстеры и мастера.
«Она, наверное, могла бы поведать много интересного, если б обладала писательским талантом» – думалось мне всегда, глядя на эту скромную, совсем даже не броскую женщину, более похожую на обычную домохозяйку. От неё всегда исходило покоем и домашним уютом. Достаточно сдержанная и серьезная внешне, внутри она была сама доброта, вечно заботящая обо всех, кому доводилось близко соприкоснуться с этой удивительно мягкой и сердечной женщиной.
Ко мне она прониклась материнской заботой чуть ли не с первых дней нашего знакомства, едва лишь узнала, что я совсем недавно приехал в Ленинград, обзавелся семьей и двойней. Именно она, выяснив, что я умею немного стучать на пишущей машинке, выхлопотала для меня у начальства, чтобы я параллельно взял на себя машинописные работы: печатать приказы спорткомитета, документы для выезжающих на международные турниры шахматистов и прочие бумаги. Таким образом, к моему окладу в 90 рублей, прибавилась немаловажная добавка (40 рублей), что оказалось существенной помощью для бывшего бармена.
Рабочее место у нас с ней было, что называется, одно на двоих: только сдвинутые вплотную столы разделяли нас друг от друга. Оглядываясь назад, в прошлое, я теперь только начинаю понимать, что в сущности всё у нас было «на двоих»: мы вместе обедали принесенной из дому пищей, вместе пили чай, вместе работали, помогая друг другу, и вместе делились своими домашними проблемами.
На первом месте для неё была семья, а потом работа.
– Галиб, срочно беги в «Океан», там выбросили морского окуня по 58 копеек за кило. Заодно и мне возьми пару килограммов.
Рыбный магазин «Океан» (Невский, д.21) был расположен в известном доме Мертенса. Вместо него теперь там находится фирменный магазин «Zarina».
– Галиб, иди скорей: напротив продают кур по рубль ноль пять!
Напротив клуба располагался небольшой магазинчик, где продавали три сорта куриц: по 1руб.75, по 1 руб. 44, и очень редко по 1 руб. 05 копеек. Правда, последние, как правило, были то без шеи, то без крыла, то без одной ноги. Но какая разница: товар-то ведь, покупался по весу! Сейчас на том месте висит какая-то непонятная для меня вывеска на иностранном языке. Ну и пусть себе висит…
Иногда, она рассказывала про Григория Яковлевича Левенфиша, который часто, бывало, шутил над нею. Она помнила многое. Но что самое интересное: помнила и рассказывала только положительное. Шахматы она понимала и любила как-то по-своему, по особенному, а потому всё плохое, что связано с тем или иным шахматным мастером, она держала при себе, боясь уронить репутацию шахмат. Она была настоящая женщина.
Единственное, что она себе позволяла, так это изредка отвести душу на назойливом и хитроватом Герцензоне. Особенно, когда он, бывало, зайдя к нам, под предлогом пустяшных разговоров, пытался выведать для себя ту или иную информацию. Раиса Борисовна вообще не любила чересчур болтливых мужчин, а Бориса Мироновича знала как облупленного, и потому, не церемонясь и не стесняясь, не раз его осаждала:
– Так, Боря! Или ты сейчас же замолчишь или я о тебе сейчас такое расскажу…
– Да ладно, Раечка: я ведь, всего лишь пошутил… – подобострастно хихикая, мгновенно остужался известный шашист.
К сожалению, я всегда спохватываюсь поздно. Вот и сейчас, кусаю себе локти, что не воспользовался, в свое время, предоставленной мне возможностью в полной мере.
А с другой стороны, думаю: «Может быть это и хорошо, что не воспользовался? Иначе, вряд ли эта удивительная женщина здесь, на российской земле согласилась бы, в известной степени, заменить мне родную мать?»
Это мы – мужчины – вечно делим чего-то между собой, воюем и никак не можем поделить. А женщина всегда готова понять другую женщину. Особенно, если она настоящая мать.
Великий и непревзойденный Крутя!
Ни для кого не является секретом, что спорт стал частью большой политики. Высокие достижения и рекорды рассматриваются отдельными государствами как, своего рода, дополнительный аргумент, свидетельствующий о том, что «наша страна сильнее, здоровее, а значит и лучше всех остальных». Парадокс или – если хотите – нонсенс: в угоду политикам первоначальный смысл, заложенный некогда в основу олимпийского движения («главное – не результат, а участие») исказился в наши дни настолько неузнаваемо, что остается только наблюдать за всем этим с тихим изумлением. В этой связи уместно будет поделиться своими воспоминаниями, связанными, с одним из близких и дорогих для меня людей.
